Я ушел на кухню, поставил греться чайник. А когда вернулся, юноша стоял посреди комнаты и прижимал к груди фотографию Стефи. 

- Отвези меня завтра к Захи, - попросил он. - Он откроет гробницу Птаххетепа. На один день - но откроет! 

- Боюсь, что вместо понимания, он натравит на тебя полицию. 

- Тогда ты опубликуешь все, что записал. Моя жизнь ничего не стоит, особенно сейчас, - с невыносимой грустью в голосе прошептал принц. 

Отчаяние и рассудительность - две абсолютно несовместимые вещи, особенно, если речь идет о человеке, потерявшем близких. Я решил всеми правдами и неправдами потянуть время. Впереди были выходные, поэтому Сахемхет не должен остаться наедине со своей болью – с ним буду я. 

Но в субботу утром мои планы нарушил звонок доктора Винтера, куратора египетских залов лондонского музея, которому частный коллекционер после смерти завещал все собранное за многие годы. Нужна была экспертная оценка новых экспонатов. Я поставил Сахемхета перед фактом, что в понедельник мы оба должны улететь в Англию. 

- Едем к Хавассу! - он произнес это с такой решительностью, что вступать в полемику не было никакого смысла. 

Только я успел затянуть на шее галстук, как передо мной во всем великолепии предстал египетский принц. Его волосы были распущены в знак траура, глаза - подведены густой черной краской, белая набедренная повязка касалась пола и была закреплена на талии широким расшитым поясом, на обнаженных плечах сверкал разбитыми бусинами воротник из лазурита и бирюзы, довершали облик золотые серьги и два браслета из четырех. 
Я не ожидал в выходной застать Захи в своем кабинете. И только мы переступили порог, как в мой адрес полетела полная гнева фраза: 

- Джон! Ты обещал увезти его! Как... 

- Джон держит свое слово, - перебил его Сахемхет. - Я улетаю с ним в понедельник. 

- Зачем ты пришел? Да еще так вырядился? - Хавасс переключил свое недовольство на юношу. 

- Ключ от гробницы Птаххетепа, - египтянин протянул руку. 

- Нет! 

- Я не смогу доказать, что ты причастен к смерти Стефании Аджари... Но трупы из того селения слишком много расскажут независимым экспертам. 

Захи побледнел, сжал кулаки. 

- Я умею прощать, - продолжил Сахемхет, - как простил брата, как простил убийц учителя, так прощаю и тебя. Но я могу пустить твою карьеру как ведущего историка Древнего Египта под откос. 

- И как же? 

- Мне достаточно выступить как живому свидетелю истории четвертой династии. И всем твоим экскурсоводам придется переписывать лекции о трех фараонах - строителях Гизы. А еще расскажу о языке Древних, и почему многие тексты не получается перевести. 

- Не докажешь! 

- Если бы не мог - не говорил бы об этом. Ключ! 

- Хорошо, - было видно, как Глава Службы древностей впадает в панику. - Предлагаю сделку: я даю доступ в гробницу на сутки, а ты молчишь, пока я жив. По рукам? 

- По рукам, - холодно ответил юноша. - Но мы поедем туда вдвоем с Джоном. Если что-то с нами случится, мой записанный рассказ окажется у журналистов. И скандал будет очень громкий. 

Захи, скрипнув зубами, положил на стол ключ и произнес: 

- Завтра в обед он должен лежать на этом месте. 

- Я верну его. Слово Сахемхета. Пойдем, Джон, у нас и так мало времени... 

Египтянин с победной улыбкой покинул кабинет доктора Хавасса, я ушел вслед, не забыв громко хлопнуть дверью. Уже в машине спросил, какой инвентарь нам понадобится. 

- Длинная плетеная лестница, несколько крепких веревок, корзины, маски, фонари и большой молот. 

- А последнее зачем? - удивился я.  

- Будем стены ломать. Еще фотоаппарат не забудь и очень крепкий кофе в термосе. 

Солнце было готово коснуться горизонта, когда мы, сменившие парадную одежду на рабочую, в сумерках подъехали к гробнице. Саккарская охрана была предупреждена о нашем визите, поэтому не прибежала на свет фар и грохот железа. Сахемхет спустился первым, по очереди принял корзины со снаряжением. Я сразу надел маску и полез вниз. Оказавшись перед входом, сразу стало понятно, почему Захи так легко сдался: пролом был наглухо закрыт решеткой с толстыми прутьями, прибитой стальными штырями к стене. 

- Ты знал об этом? - указал на преграду. 

- Нет, - улыбнулся он, - можешь ломать, только не разбей молот, он мне еще будет нужен. 

Расшатав штыри, мы легко избавились от решетки. Вошли внутрь. Я снова почувствовал этот знакомый запах свежести. Сахемхет вздохнул полной грудью, улыбнулся, я же сладко зевнул. 

- Взбодрись, - он протянул мне термос, - я ведь не вытащу тебя отсюда – ты тяжелый. 

- Почему на тебя это не действует? - я отхлебнул большой глоток, за ним второй. 

- Привыкание организма. На Птаххетепа оно тоже не действовало, поэтому он умирал так долго и мучительно. 

- Что сейчас делаем? 

- Фотографируй все стены, а я поищу замурованный проход в хранилище. Джон, покажи ту фреску с Ра и Осирисом. 

Мы вошли в комнату с саркофагом, я осветил фонарем две фигуры. 

- Это рисовал сам учитель, - гордо произнес египтянин, указывая по очереди на рисунки. - Боги хранили знания в камне, людей же научили делать бумагу и писать на ней, потому что не хотели делиться всеми знаниями с примитивной цивилизацией. Это план гробницы, и вход прямо перед нами. Внизу же путь до библиотеки. Снимай скорее, Джон, сейчас здесь будет огромная дыра. 

Сахемхет сел на край саркофага в ожидании, когда я закончу фотографировать все стены в обоих камерах. 

- Я закончил, - крикнул ему. 

- Вылезай отсюда! - донеслось в ответ. - Будешь наверху принимать корзины с папирусами. 

Я поднимался по лестнице, когда услышал глухие удары молота. Откуда в этом истощенном юноше появлялась такая сила для меня так и осталось загадкой. Оказавшись наверху, снял маску и стал ждать сигнала поднимать находки. В свете фонаря было видно, как пыль поднимается из шахты. В нос ударил резкий запах свежести, что сразу же захотелось спать. 
- Сахемхет! - беспокоясь, крикнул я в шахту. 

- Поднимай! - услышал снизу в ответ. 

- Кофе положи в корзину! Я уже отключаюсь! 

- Готово! Тяни! 

Вытянув ее наверх, первым делом схватил термос и глоток за глотком выпил весь крепкий кофе. Спать уже хотелось меньше. Отвязал корзину с папирусами, поставил в багажник, конец веревки снова сбросил в шахту. Всего я поднял восемь корзин с записями, девятую - с оборудованием. Пока все бережно раскладывал в машине, из шахты вылез Сахемхет. Он протянул мне связанную рукавами рубашку, в которой оказались не поместившиеся свитки. Мы закрыли вход, защелкнули замок. 

- Домой? - спросил я, завел двигатель. 

- Конечно, домой, только к тебе. 

- Никогда бы не подумал, что стану расхитителем гробниц, - произнес с гордостью и добавил уже шепотом, - надеюсь, Захи не узнает про нашу наглость? 

Юноша только звонко рассмеялся вместо ответа и прищурил левый глаз. 

Взбодрившись холодным душем и горячим кофе, всю оставшуюся ночь и утро мы разбирали папирусы, герметично упаковывали в пакеты и раскладывали по моим чемоданам. Для своих вещей я собирался воспользоваться сумками Стефании. 

Как и обещал Сахемхет, ключ от гробницы к обеду лежал на столе у Захи. На вопрос "Что же вы там делали?" юноша ответил со вселенским спокойствием: "Фотографировали. Меня интересовали только рисунки и надписи на стенах". 

Хавасс, пораженный такой мальчишеской наглостью, позаботился о том, чтобы как можно быстрее выпнуть нас из страны без проволочек в виде таможенного досмотра, за что мысленно его поблагодарил и пожелал долгих лет жизни. В лондонском аэропорту мы тоже только формально прошли досмотр, ибо всех торопил ужасно нервничавший доктор Винтер. Оставив в квартире багаж и Сахемхета, я направился в музей на экспертизу экспонатов. Когда под вечер вернулся, меня ждали разложенные по шкафам пакеты с папирусами, бутерброды и остывший, но вкусный чай. 

- Ты ходил по магазинам? Как? - моему изумлению не было предела. 

- Я свободно говорю не только на древнеегипетском, арабском, но и на английском. Пишу и читаю неважно, но с разговором проблем нет. Стефания научила. 

- Тебе здесь понравится. Завтра покажу музей. Захочешь, попрошу доктора Винтера взять на работу. 

- Спасибо. А теперь ужинать и спать. 

- А изучение трудов Птаххетепа? 

- Успеем... - зевнул юноша. - Днем больше, днем меньше... Они ведь у нас. В свободное время начнем их консервацию, а потом и изучение. 

Сахемхету очень понравился музей, да и сам город, хотя его раздражали частые дожди и туман. По привычке он одевался очень легко и постоянно замерзал на улице. Столько потратил времени, чтобы приучить упрямого юношу надевать в холодную погоду хотя бы свитер и пуховик. Со смокингом было чуть проще - дресс-код существовал всегда, и соблюдение его было часть этикета что для современного англичанина, что для древнего египтянина. Аджари стал экскурсоводом, работающим с группами туристов из стран Ближнего Востока. Для поддержания интереса посетителей и создание специфического колорита у юноши имелся богатый набор цитат известных историков, востоковедов, ученых и философов. Он часто вставлял в лекции поучительные надписи из известных папирусов. Конфликтных ситуаций, как в Каире, не возникало: египтянин просто рассказывал то, что хотели услышать люди. А дома его ждал личный музей размером в комнату, где каждый вечер шли работы с рукописями великого хранителя библиотеки Древних. 

За годы Сахемхет так адаптировался к жизни в Лондоне, что только более смуглый цвет кожи и легкий диалект выдавали его происхождение. Я попытался проанализировать его антропологические признаки и пришел к выводу: в нем не было ничего ни от африканцев, ни от арабов, населявших современный Египет. По некоторым чертам лица Аджари был близок к южным итальянцам и испанцам: непослушные длинные чуть волнистые волосы цвета полированного базальта, густые изогнутые брови и крупные округло-миндалевидные широко посаженные глаза со зрачками цвета темно-коричневого обсидиана. Прямой же нос с заметной только в профиль горбинкой, чуть полные губы и прямоугольный тип лица с сильно выделяющимися скулами относили его больше к древним египтянам, населявшим дельту Нила. 

Меня всегда восхищало его искусство перевоплощения: на людях Сахемхет вел себя как истинный англичанин: сдержанный, спокойный, немного высокомерный, но дома становился эмоциональным египтянином, задорным, веселым, немного вспыльчивым и порой ворчливым. По несколько раз в неделю приходилось выслушивать его недовольство многозначностью английских слов, из-за которых он попадал в нелепые ситуации, связанные с косвенным употреблением слов и выражений. "Я не китаец, чтобы есть собак, да еще и горячих!" - возмущался он, когда я предложил пообедать в закусочной и заказал фирменные хот-доги по-итальянски. Пришлось объяснять, что это всего лишь сосиска в аппетитной булочке с зеленью и пикантным томатным соусом. 

Время летело незаметно. Каждый год, прожитый с ним в двухкомнатной лондонской квартире был и тяжелым, и одновременно незабываемым. 


Прошло четырнадцать лет, как я увез египетского принца из родной страны. И не было дня, чтобы мы не вспоминали о Стефании. Мы часто сидели в полной тишине с зажженными свечами и молились за ее душу, как умели. Сахемхет пытался прятать свою тоску по приемной матери, но это слишком плохо получалось. Рядом с его кроватью на столике стояла фотография еще молодой Стефи (другой у меня не оказалось), и горела тихим пламенем ритуальная глиняная масляная лампа. За долгие годы египтянин так и не захотел обзавестись семьей, хотя знакомил его с разными девушками и женщинами. Но он зачастую даже не приходил на свидание. Со временем я понял, что это истинный Аджари, который всецело влюблен в науку, и любое вторжение чужого человека в личную жизнь с навязыванием правил и чувств он воспринимал как "третьего лишнего". Провоевав с ним так несколько лет, бросил это неблагодарное занятие, хотя очень хотелось почувствовать себя, пусть не родным, но все же дедушкой. А время шло... 

Через десять лет после переезда в Лондон, Сахемхет защитил докторскую и всецело посвятил себя написанию новой работы для защиты ученой степени профессора в области лингвистики древнеегипетского языка. Это был его конек. Он доработал свой способ определения датировки в рамках правления конкретного царя Древнего царства по особенностям начертания иероглифов на предметах. Невозможно представить, какое количество папирусов пришлось ему изучить. Но от меня не скрылся тот факт, что каждый текст тщательно прорабатывался на содержание знаков древней цивилизации. 

Последнюю неделю Сахемхет очень волновался - все редактировал речь для защиты, боялся упустить мелкие детали. Я поддерживал, как мог, и искренне был рад его успеху как ученого. Хотел сам прийти, послушать его выступление, но внезапный сердечный приступ за день до такого значимого мероприятия отправил меня на больничную койку. 

Несмотря на то, что оказался в палате под капельницами, я по-прежнему продолжал вести свои записи с портативной печатной машинкой на стуле, так как врачи не разрешили работать на ноутбуке. Надеюсь, мой принц не уничтожит, что я написал и напечатал за эти четырнадцать лет, если когда-нибудь прочтет. Наконец-то он пришел... 

Уже не доктор, а профессор Сахемхет Аджари в классическом сером смокинге стоял рядом с моей кроватью и по-детски светился от счастья. Он сбросил всю свою английскую чопорность вместе с пиджаком, сел рядом на белую больничную простынь. Смеясь, египтянин рассказывал о том, как от волнения запутался в листах с докладом и рассказывал по памяти, как комиссия посчитала его слишком юным для такой ученой степени и как он искал паспорт в карманах, чтобы подтвердить свой возраст. Сахемхет ничуть не изменился - он был все таким же мальчишкой, словно не прошло почти полтора десятилетия. 

Мне становилось с каждым днем лучше, появились такие планы на ближайшее время... Безумно захотел дожить до заветного дня, когда уже я вместе с Сахемхетом отправлюсь на поиски той загадочной библиотеки Древних, найденной Птаххетепом много тысячелетий назад, как возьму в руки эти диски, увижу, как песок собирается в уже знакомые знаки, как прошлое раскрывает свои тайны... 

 

Дорогой читатель! Вчера, двадцать четвертого декабря две тысячи пятнадцатого года в шесть часов вечера остановилось сердце прекрасного ученого, историка и моего биографа Джонатана Эдварда Брайтона. Теперь его записи буду продолжать я, египетский принц Сахемхет Неферкара Хор Ахет - хранитель библиотеки Древних, более известный в современном мире как профессор Сахемхет Аджари. 

​